|
На столе стоит его военная фотография в рамке. Пилотка, солдатская форма.
Он напоминает мне тех ополченцев, вместе с которыми я закапывался в песок в 41-м. Я уцелел,
они нет. Я помню слова одного из них. (Мы - соседи по окопчику, отрытому сантиметров на 60.)
- Мне в 17 году было 18 лет. Вам, наверное, немного меньше. Неужели всерьез можно говорить,
что это наше прошлое куда-то делось? Что его нет?
Звонят. На этот раз в дверь. Ну вот, доигрался. Нет ли в такой старой квартире выхода на
черную лестницу?
Если это КГБ, за черной лестницей тоже наблюдают.
Звонки не прекращаются. Я крадусь в переднюю. Без пальто и уличной обуви я все равно никуда
не денусь. Лишь бы они не услышали, что в квартире кто-то есть.
Звонки прекратились, но через минуту ударили снова. Снова смолкли.
Я завязываю ботинки.
Через двойную дверь слышны голоса. (Они ничего не стесняются!)
- Серега, сходи посмотри, есть ли выход на чердак. Там должен быть проход на пожарную
лесницу. Я за отмычками сбегаю.
Я заканчиваю одевание и жду. В последний момент мне приходит в голову взять потертую авоську
из искусственной кожи.
Когда снизу доносится еле слышный хлопок двери, я, стараясь не шуметь, выхожу на лестницу.
Придерживая язычок замка, бесшумно закрываю за собой.
Горбясь, шаркая ногами, почти волоча по грязным ступеням авоську, спускаюсь вниз. Мимо меня
весело проносмися вверх похожий на Гагарина парень с брезентовым портфельчиком под мышкой.
Скользнув по - но не задержавшись на мне быстрым взглядом. Давно я не чувствовал себя таким молодым.
... Я не сразу поехал домой, а отправился в одно из знакомых полуподвальных кафе на Большом
проспекте11, из тех, где варят приличный кофе, но можно взять и вина, коньяка или шампанского.
Ну что ж, ну что ж, когда-нибудь, наверное, можно будет сказать, что эти годы были не худшими
для моей страны (начиная с Хрущева и до ... ). Даже гебисты стали не очень страшными.
(Двадцатые годы тоже были неплохими для “маленького человека”, каким я - с полным основанием
- себя считаю.)
Но только сейчас я вырвался из петли амфисбены. Не знаю, чем я смогу заняться - в таком-то возрасте.
По стойке бара бежит рыжий таракан. Цветом он почти не отличается от бурой краски, которой
покрашено дерево. Это так говорится, рыжий, хотя рыжими кажутся скорее усы и лапы, а спинка
темно-коричневая, почти черная в тускловатом электрическом свете. Я допиваю свою смесь -
“бурый медведь”, смесь коньяка и шампанского. Руки все еще трясутся. С улицы вваливается банда
облепленных снегом девчонок в которотких пальто, полушубках, болоньевых куртках. Мини-юбки,
толстые колготки (все же зима). Таракан прячется в щель. Столпившись у стойки, все шумно
заказывают мороженое, шампанское... Студентки после сессии? Скорее всего, из ЛЭТИ или ЛИТМО,
университетские сюда ходят редко.
Мне нравится женщина за стойкой. На вид ей лет сорок. У нее бледное, слегка увядшее,
интеллигентное лицо, рыжеватые волосы. Я знаю, что ее звать Лена. У нее есть дочка лет девяти
или десяти, которая иногда готовит уроки за столиком в дальнем углу.
Мне не хочется уходить, я заказываю еще одного “бурого медведя”. Одно из достоинств этого
кафе (или бара) - у стойки есть несколько вертящихся табуретов.
Дети распределяются по столикам. Я вытягиваю вперед руку с кольцом, купленным когда-то на барахолке.
|
- Вы знаете, что это за зверюга, Лена?
После еще двух “медведей” я, наконец, на улице. Метель. Косые струи. Снег облепляет пальто,
шапку, тает на лице. Меня душит смех. Похоже, у меня начинается роман. Это в моем-то возрасте!
С души на время спадает нестерпимый гнет - прошлого, которое все еще живет во мне, памяти о навсегда
ушедших, стыда прожитых лет... Самое смешное, что никаких особо постыдных поступков за мной не
числится - я с трудом могу забыть стыд и ужас положений, в которых мне приходилось бывать. Но в
данную минуту мне не хочется об этом думать. Я еду домой - моей радости хватит до вечера, может быть
даже до того момента, когда меня сморит сон. Сидя у себя дома за письменным столом ( “школьник”, с
тремя ящиками) я вывожу на бумаге эти слова. Передо мной лежит клочок бумаги с телефоном Лены...
4
Из желтой воронки сновидений мы поднимаемся к утру... На самом деле эта воронка (у меня) скорее
не желтая, а серая... Даже когда я открываю глаза, некоторое время на вещах держится серый налет...
Лена (она всегда встает рано) гремит на кухне посудой. С прошлого года она пенсионерка. Двух
пенсий нам не хватает. Кроме того, со снабжением настолько плохо, что полдня уходит на стояние в очередях.
У нас растет сын, Лёня. Ему скоро четырнадцать. На него не напасешься. Если бы не дочка Лены
от первого брака, Алиса, которая вышла замуж в Финляндию, положение было бы катастрофическим. От
нее нам кое-что перепадает.
Лена знает мою историю. Быть может, благодаря ей она и вышла за меня замуж. Возможно,
благодаря этой истории я не кажусь ей таким уж старым.
(Зато кажусь себе. Серый туман подкрадывается отовсюду.)
Я смертельно устал. Каждый день жизни требует усилий. (Абсолютно нелепых - чего стоил
хотя бы недавний обмен денег.)
Я больше не ношу кольца с амфисбеной - оно теперь висит на нитке. (К символу добавился
новый оттенок - петля с хвостиком.)
На улицах города мне то и дело чудится И.А. То он садится в трамвай, то сворачивает в
подворотню. То некто, похожий на него, стоит в очереди. Я подхожу поближе, люди с подозрением
на меня косятся - не хочу ли я пристроиться? Но это не он. И все же я держусь неплохо для своих
лет. Однако полную историю своей жизни я не напишу никогда.
Я слышу, как Лёня уходит в школу.
Завтрак. Растворимый кофе, яичница. После завтрака Лена снаряжает меня в ближние магазины
за молоком и хлебом. Сама она поедет в центр. (Это труднее.)
Холодный, но солнечный июньский денек. (Мне вспоминаются другие июни.) Нежно-зеленая трава, в
которой горят золотые пятна одуванчиков. Черная очередь у входа в магазин.
На разбитом бетонном крыльце сидит И.А. На этот раз это настоящий И.А. - сначала я узнаю
рюкзак, который он прижимает к груди, а потом мы с ним встречаемся взглядом.
Он тоже узнал меня...
|
